oleg_lukin | Актёр Геннадий Смирнов / О кино и о Родине. (Reply)

Оригинал взят у

Выступил вот. Полностью интервью - здесь .

Кококо

21 июля 2012 Комментариев нет

На вопросы арт-журнала ОКОЛО в свете премьеры фильма «Кококо», ответил известный актёр Геннадий Смирнов.

Когда двух людей связывает не любовь, а так, томление духа, отношения выглядят причудливо, как стиль рококо. Тем более, если речь идёт о женщинах. Что может быть страшнее женской дружбы – с её пьяными откровениями, нелепыми подарками и стремлением перекроить подругу по своему образу и подобию? Наверно, только фильмы, в которых затронута эта тема. В новой картине Авдотьи Смирновой «Кококо» всё гораздо сложнее. Историю о том, как сотрудница Кунсткамеры пригрела на своей широкой девичьей груди разудалую тусовщицу из «Ёбурга», ни один уважающий себя зритель не принимает всерьёз, пытаясь вместо этого сосчитать количество культурных слоёв, аллюзий а намёков на нашу с вами действительность. События и персонажи выписаны автором без подробностей, широкими мазками, обозначая хорошо узнаваемые явления или социальные типы, и для того, чтобы воплотить их на экране, от актёрского ансамбля потребовалось безусловное владение мастерством гротеска. С теми, кто уже посмотрел фильм, но всё ещё не утратил к нему интерес, исполнитель роли директора Кунсткамеры Геннадий Смирнов поделится мыслями о кино и жизни по эту сторону экрана:

— Твой герой олицетворяет в фильме здравый смысл.

— Да, пожалуй. Может быть, он в результате получился носителем здравого смысла. А на самом деле он просто слабый человек.

— Мне кажется, такой вывод можно сделать, если слушать его. Не смотреть на то, что он делает, а только слушать, что он говорит. Видно, что он инертный и забитый.

— Он действительно очень честный и разумный, он знает, как должны выглядеть человеческие отношения. Но, когда он видит, что они неправильные, он ничего не может сделать. Как я себе нафантазировал и как мы с Дуней говорили, его вырастила мама, которая сына очень любила, она ему давала читать правильные книжки, водила на выставки в Русский музей. О том, что свои представления о жизни нужно иногда защищать , она ему не сказала. Поэтому он продолжает жить в парнике. А выходит из парника — оказывается, что там холодно, совершенно другое растёт, ничего сделать с этим невозможно, и тут же он возвращается обратно, в свой замкнутый мир. Им манипулируют, как хотят, и сотрудники над ним откровенно издеваются.

— Очень сложно понять, что происходит конкретно, когда они что-то обсуждают.

— Там и задачи такой нет. В отличие от Дуни, которая знает музейный мир, я его не знаю совсем, я с ним знаком только благодаря съёмкам. «Два дня», которые снимали в Абрамцево и, естественно, общение с людьми, которые там работают, здесь, в Кунсткамере – в настоящих кабинетах и библиотеках, музейных залах. Я их особенно не знаю, но думаю, что на театральный мир похоже – все друг друга демонстративно любят, все вежливы, но при этом…

— Но музееведы не стремятся к славе, им делить нечего.

— Это же не билетёрши, это научные работники! У них есть конкуренция – за поездки на конференции, к примеру. Или диссертация на одну тему. Это всё равно конкуренция. А за баб? За женское внимание? Лысый, толстый, с короткими ногами, с портфелем и с пузом – это тоже мужик, и он тоже хочет женского внимания. Тем более, музейные коллективы маленькие, это же не Кировский завод. Это десять теток и четыре мужика. Так устроен любой замкнутый мир, а особенно, когда это мир людей интеллигентных, с образованием, с рефлексией, с думами о России и о том, как нам обустроить мироздание. Это же всё осложняет всегда, любые человеческие отношения.

Скажи, пожалуйста, почему Дуня, если где-то высказывается о своих фильмах, то говорит: «Это фильм об отношениях мужчины и женщины» или «Это фильм о женской дружбе», как будто нет плана, который видят все?

— А зачем обсуждать, если это и так на поверхности? Это один из планов. Другое дело, что я очень Дуню понимаю, это раздражение. Потому что тут же начинают навязывать какие-то политические трактовки, которые не обдумывались. После свадьбы с Анатолием Борисовичем начали говорить: «Ой, понятно, про себя снимала». Удивительные люди, они думают, что кино снимается в течение двух недель и послезавтра вывешивается на ютубе. Когда это всё писалось, никакого Анатолия Борисовича и близко не было. Естественно, что примитивные трактовки раздражают. Дуня не снимает политических манифестов, она намного интересней.

— Если фильм не о женской дружбе, то, по твоему мнению, о чём?

— Ну, Дуня очень правильно об этом говорила, я могу только повторить: это фильм о разнице языков.

— Менталитета?

— Нет, именно языков. Сформировалось несколько русских языков в разных слоях современного русского общества — люди используют одни и те же слова, а смысл в них вкладывается совершенно разный, мы перестаём друг друга понимать. Если ты ведёшь какой-нибудь блог в ЖЖ или фейсбуке, там уже есть определённый набор слов, который человеку, с интернетом не дружащему, вообще будет непонятен: они используются совершенно в другом контексте, те же самые русские слова.

— «Добавить в друзья»?

— Это самый примитивный пример. По сути, это происходит и между разными слоями общества, потому что слоёв гораздо больше, чем «интеллигенция» и «народ». Это очень грубое деление. Как сейчас определить, кто интеллигенция? Интеллигенция может в офисе работать, в музее, на заводе…

— Где-то было определение: «Интеллигенция это люди, которым всегда плохо».

— Я ещё на фейсбуке видел, кстати: «Интеллигент это человек, много думающий о вещах, которые его совершенно не касаются». В этом тоже есть своя правда, честно говоря. Точно также и «народ». Это из 19-го века, когда общество было строго разделено по классам, чего сейчас просто нету. Сейчас всё взаимопроникаемо, все слои перемешиваются, они не жёсткие, условные, человек из одного слоя в течение жизни может перемещаться несколько раз в другие. Поэтому «фильм про интеллигенцию и народ» – это нечестно.

— Ты себя ближе к интеллигенции или к народу ощущаешь?

— Я себя чувствую своим где угодно — я вырос уж в таком народе народном, что народнее просто некуда, а сейчас такая интеллигенция, что интеллигентней не найдёшь. У меня внутреннего противоречия нет такого, как оно в обществе существует. Я и то, и другое. Или – ни то, ни другое.

— Зрители в кинотеатре и одной, и другой героине сочувствовали. И там смешно, и тут смешно, и там грустно, и тут.

— Я наблюдал за реакциями тоже, в «Авроре». Понятно, что это премьерная публика, а у «Авроры» вообще своя публика. И я вижу, что они переживают и за ту, и за другую. И это не герой-антигерой. Они и написаны именно как две героини. Обеих жалко, и на обеих злишься. И каждую за время фильма не по одному разу хочется прибить. С другой стороны, они одинокие-то обе, поэтому так друг в друга и вцепились. Героине Трояновой тоже некуда деться, при том, что она быстро находит каких-то дружков, сквоты, алкашей. Но это друзья – на вечер. Ей некуда приткнуться и порыдать ей негде, как и героине Михалковой.

— В фильме присутствует некий политический момент: сбор подписей, демонстрация. Важно было именно – о Ходорковском?

— Ну, эта фигура стала символической, особенно для тех, кого сейчас называют белоленточная оппозиция, это такой уже флажок – «МБХ». Теперь будет «Пусси Райот», причём надолго, особенно, если их посадят.

— Пока будут сидеть, можно их использовать как… метафору.

— Это будет новый мем интеллигентский. Все уже привыкли, что Ходорковский сидит и как-то не жалуется, а всё пишет трактаты, вполне в себе уверенный человек. Митинг за Ходорковского, потому что – а за кого? За самого гонимого. Причём интересно, что снимали до всех Болотных и прочего. А потом уже зимой, в феврале, ровно на этом месте был митинг «За честные выборы».

— Просто место удобное.

— Нет, потому что это площадь Сахарова, Академия наук – очень много символов сходится . Я был на этом митинге, постоял на том же самом месте. Искусство и жизнь в чистом виде.

— Жизнь всегда подражает искусству.

— Очень может быть. Когда ты о чём-то всё время думаешь — это всего лишь мыслеформы. Но они материализуются в результате. И то, чего ты ожидаешь, – с ужасом, например, – обязательно произойдёт. Были в истории человечества книги, которые меняли мир, или хотя бы одну страну, и фильмы, и музыка. Не впрямую, а так, даже без нашего участия. Как-то оно в воздухе смешалось с грибным дождём, выпало на горчичное поле, пыльца разлетелась по соседнему леску, и – раз, пошло жить своей жизнью…

— Поговорим ещё об антиподах. О противопоставлении, скажем, провинции и столицы, или хотя бы такой… лжестолицы.

— А вот это разделение, кстати, более реально. Причём оно и внутри города существует.

— Те, кто живёт в Купчино, и те, кто живёт на Моховой, это разные люди?

— Ну, сейчас уже разные. Даже в советские времена строились заводы и большие кварталы, чтобы там жили рабочие, им не давали квартиры на Моховой. Потом стали приватизировать, расселять коммуналки, и остатки, которые здесь были, тоже все вымерли. Золотой треугольник – Мойка, Дворцовая, Невский – там жили другие люди, чем в Металлострое. С другой стороны, смотри, какое это разделение? По социальному статусу, по доходам?

— Здесь разделение, скорее, по жизненным силам.

— Да. Энергии в Купчино намного больше. Я без всякой иронии это говорю, другое дело, что иногда она становится энергией разрушительной, злой. Но если правильно устраивать государство и отношения внутри него, то эта энергия будет созидательна. Понятно, что у героини Трояновой эта энергия из всех щелей бьёт, а героине Михалковой, как айфону, нужно постоянно сидеть рядом с розеткой. А вот, скажем, если совсем маленькие какие-то городки, там тоже никакой энергии нету, я думаю. Если только энергия обиды — людей бросили, забыли, никто ими не занимается, никому они абсолютно не нужны.

— Мне кажется, если у обиды и есть какая-то энергия, то она сама себя пожирает.

— Ну да, наверно. В любом случае, революция никогда не совершается в маленьких городах, а только в столицах, где концентрация этой энергии огромная. Я на митинги ходил, но не дай бог, если… Ещё одну революцию мы не переживём. У нас всё рассыплется вообще.

— Почему тебя так интересует политика?

— Потому что я интеллигент и много думаю о вещах, которые меня совершенно не касаются.

— Ты считаешь, что что-то может сдвинуться?

— Конечно. Оно и двигается. Даже быстрее, чем мы можем себе представить. Но оно двигается вот там, под столом. Мы не видим, не понимаем и не чувствуем, почти никто в обществе. А сдвиги происходят серьёзные, я уверен. И если этим не заниматься, то будет как в 1917 году: сначала все жутко обрадовались, что наступила свобода, потом выяснилось, что это тонкая корочка, а оттуда попёрла ледяная вода и всех смыло. А все думали: «Ой, наконец-то». Потому что никто не знал страны, и не чувствовал, что в ней происходят катастрофические изменения, страшные. Результат — война, чудовищная кровь, насилие, миллионы убитых, миллионы уехавших. И мы не можем это восполнить до сих пор. Мы и сейчас совершенно не понимаем эту огромную страну, в которой живём. И когда я говорю «мы», я не интеллигенцию имею в виду, а вообще мы, все 140 миллионов, плохо понимаем, кто живёт рядом с нами и что нам всем друг от друга нужно. Наша страна – как большой мозг. Сигналы он принимает исправно, и окружающую действительность видит, но осознать её он не в состоянии. Он даёт огромное количество импульсов всем частям тела, они все чем-то заняты, но главное – осознать себя – не получается. Может, надо дефрагментацию диска сделать? Давно не чистили старые файлы, которые лежат грузом, ненужные, только оперативку занимают.

Я считаю, что самая фантастически интересная задача, которая может существовать в человеческой жизни: умирая, быть совершенно другим человеком, чем когда ты родился. Столько в себе изменить, в соответствии с идеалами своими, чтобы можно было сказать: «Вот, не зря старик небо коптил». Одни должны менять большой мир, строить или разрушать империи. Мне это было бы совсем неинтересно, да и не по силам, честно говоря. Я про себя знаю плохого больше, чем про окружающий мир. Мне в себе есть чем заняться, даже без всяких революций. Как мы однажды договорились: «Скорей бы умерло либидо, и можно спокойно сидеть и говорить об искусстве». Подождём, пока не умерло, ему есть чем заняться.